В конце 90-х моя семья купила дом в глухом углу Тверской области. Дом продавала последняя наследница некогда большой многодетной семьи. Женщина показывала нам дом, не скрывая отвращения к своему нищему деревенскому детству. Получив у нотариуса десяток заветных зеленых бумажек, она в тот же день села на поезд и уехала в Минск, где проживала с мужем.

Наследница оставила в доме все — фотографии родных, себя маленькой, свои игрушки, письма, альбомы, рисунки, тетради, елочные шары.

Начались поездки по русским деревням. Расспросы, записи, посиделки за рюмкой, долгие вечера, дни и недели. Люди, их истории, — сначала с блокнотом, потом с камерой. Бесконечная череда мертвых и полумертвых поселений. Хлопающие пустыми ставнями дома, молчаливо хранящие семейные саги, пожелтевшие фотографии, а иногда и плотные, слипшиеся в единую почти массу негативы, на которых неизвестные фотографы запечатлевали мгновения ушедшей в небытие жизни.

Русский Китеж-град — эта банальная аналогия стала преследовать меня в моих странствиях. Возможно ли хоть на мгновение поднять его со дна, чтобы забрать и сохранить визуальное наследие? Чтобы увидеть ту реальность глазами самих жителей?

В июльской экспедиции по Пыщуганью и Вохме наш экипаж слегка отклонился от маршрута и случайно заехал в село Спас в тридцати километрах от Вохмы — по грунтовке и дороге из бетонных плит. Наше внимание привлек дом с интересными наличниками и надписью на фасаде о том, что «мастер Демитрей выполнил обшивку сего дома в 1925 году».

Пока мы стояли и фотографировали, к нам подъехал на мопеде местный житель средних лет. Он представился Александром и сходу объявил, что это дом его отца. Дом в плачевном состоянии, пояснил наш новый знакомец, его уже не спасти. Открыл своим ключом, пустил внутрь.

Помня о недавно найденном на Совеге архиве школьного учителя и фотографа Филаретыча, вдруг спросила: «А никто у вас в семье не занимался фотографией случайно?» Александр странно и долго посмотрел на меня и молча открыл небольшую дверцу в углу комнаты: «Проходите».

За дверцей располагалась целая и практически нетронутая фотолаборатория: увеличитель, рамки, рамка для контактных отпечатков, световой стол для печати контактов, ванночки, пинцеты, прищепки с грузом, химикаты... Рядом коробка с рулончиками пленки. На пленках — портреты на документы. Сотни. Временной срез архетипов Спаса и окрестностей.

Оборудование принадлежало отцу Александра, Петру Григорьевичу Марьину. После окончания Великой Отечественной войны он остался служить в Дрездене и вернулся в родное село Спас только в 1949-м. Вернулся и занялся любимым делом — фотографией. Снимал семью, друзей, жизнь деревни, то, что когда-то называлось словом «жанр». А к 1960 годам открыл в своем родовом доме фотоателье: повесил за печкой самодельный фон-экран из плотного белого полотна, установил свет на деревянных треногах собственного изготовления и стал снимать односельчан на документы.

Клиентов у Петра Григорьевича было хоть отбавляй — в те годы моста через речку Вохму не существовало в природе, и целый куст деревень вплоть до 1990-х годов оставался отрезанным от райцентра — города Вохмы, где и было основное ателье. Добираться туда было трудно: пока переправишься, доедешь до города, сфотографируешься, доберешься назад домой. А через три дня снова этот путь придется проделать, чтобы фотографии забрать.

Я забрала пленки, отсканировала примерно половину и приехала в Спас снова уже осенью. Целый вечер я провела с Александром, атрибутируя портреты. Они с женой Ириной наперебой вспоминали односельчан, большинство из которых оказались живы и здоровы.

«Село у нас небольшое, окрестные деревни и того меньше, поэтому мы тут почти все родственники, — рассказывал Александр. — Фамилий, то есть кланов, можно по пальцам одной руки перечислить: Скрябины, Плюснины, Дворецкие, Агарковы, Поповы. Поэтому всем давали прозвища или даже клички по имени отца, по названию деревни или по манере поведения, — чтобы не запутаться. Например, главу семейства звали Виктор, значит все его дети — Викторенки. Или дед один давным-давно нахамил кому-то — всё, его потомки Хамята! У одного здоровенного мужика было прозвище Слон. И всё, дети его — Слоненки. Старший Слоненок, средний Слоненок и так далее. А еще поговорка у нас ходила про приезжих невест из Костромы: "Кабы не костромские дурочки, то многим не жаниваться было". Свои-то бабы здешних мужиков как облупленных знают».

Утром мы пошли в дом его отца, откуда Александр разрешил вывезти всю фотолабораторию. Нашлась даже та самая шторка-экран, на фоне которой сняты все портреты из найденного архива. Александр рассказал, что если на фотографии над шторкой стоит портрет Гагарина и ходики, то это 1970-е, а если портрет девушки и обычные часы — то 1990-е. Жаль, что ни портреты, ни ходики, ни часы не сохранились.

Конечно, я спросила, все ли это пленки. Конечно же, Александр ответил, что это лишь малая часть, остальное выкинули. Поднялись на чердак. Чемодан с подшивкой журнала «Человек и закон» не выкинули, сундук тряпья не выкинули, овечью шерсть и сухой хмель, заготовленный для пива на свадьбу, которая была 30 лет назад, — не выкинули. А пленки выкинули.

Екатерина Соловьева